Глубокое погружение

«Полное погружение» — это возможность один день пожить в условиях раннего средневековья на хуторе X века c бревенчатый домом, хозпостройками и колодцем. Я не страдаю бурными фантазиями и отлично представлял, где и в каком времени я нахожусь. Меня не интересовала забава с мечами и щитами. Я хотел почувствовать запах дыма в средневековой клети, ощутить запахи и звуки средневекового жилья, почувствовать, что такое очаг в доме. Кончиками пальцев, всеми мышцами прочувствовать, что такое средневековый труд, вкусить настоящий хлеб и добыть огонь.
И я почувствовал всё это. Дело не в острых ощущениях, а в глубоком чувстве приобщения к прошлому.
Представления мои о средневековом мире исключительно книжные. Исторические фильмы не в счет, как достоверную информацию о Средневековье я воспринимать фильмы не могу. А здесь мне представилась возможность прикоснуться к ощущениям мира прошлого.

Из вещей X века у меня были: белая льняная рубаха с пуговицей, длиной чуть выше колен; верхняя суконная рубаха, короткий шерстяной плащ с фибулой, гривна на шею, льняные порты, онучи и кожаные поршни, шапка из валяной шерсти. Это почти валенок на голове: жарковато, зато голову не печёт. Глиняная посуда, нож, топор, котёл, деревянная ложка и мешало, кресало, кремни и трут. А также сулицы, мечи и щиты для забавы.
Льняная рубаха оказалась очень удобной. Она была подпоясана тонким ремнём с металлическими бляхами и не сковывала движения. Не трёт и не тянет при движениях, и не жарко в ней. По душе мне пришлась рубаха.
Что такое онучи? Это обмотки, в таких люди ходили и в X, и в XX веке. Намотал, начиная с голой стопы, перешёл на портки, поверх натянул носки, а сверху надел кожаные поршни, привязав их к ноге шнурами. Ходота сказал: «В хорошо намотанных обмотках танцевать можно, а они не сваливаются. У меня сваливались раза три. В итоге я их снял вместе с носками, подвернул порты и остался босиком. Вообще, в онучах удобно, они поддерживают стопу не хуже берца, высушить и выстирать легко, порты от грязи и влаги сохраняют. Ещё б не сваливались — цены бы не было.

Поршни — кожаная обувь без подошвы. Стопе вольготно в такой обуви, нога отдыхает. Но стоило походить, и поршни стали ёрзать на стопе. Пробовал ходить в этой обуви в лесу. Неудобно, ноги скользят, стопой чувствуешь любую неровность, и легко изодрать о сучки кожу. По каменистой почве, думаю, далеко не уйдёшь в такой обуви. Вечером прошёл в них по мокрой траве, они сразу промокли. Наверно, поршни можно смазать жиром для водостойкости. Вообще, мне кажется, это обувь не для сельской местности.
Плащ. Погода была тёплая, и надобности в плаще не было. Думаю, длина до колен оптимальна: если плащ длиннее, он будет путаться под ногами и пачкаться. Во время дождя, думаю, толком не спасёт. Я его использовал как одеяло, когда лёг спать.

Руководил моим погружением Ходота, вятич с длинной бородой и глазами ушкуйника. Повёл Ходота меня на хутор. Шли полем, море травы спускалось к опушке леса. На границе леса и поля виднелась земляная двухскатная крыша и хозяйственные постройки. Крыша широкая, как низко надвинутая шапка, покрытая зелёной травой. Под крышей — три клети, и три низкие двери смотрят во двор. Жилой мир расположился за плетёным забором с бревенчатыми воротами. В центре двора — колодец, его поворотная балка — обтёсанное кряжистое бревно с торчащими в четыре стороны пальцами корней.

Вхожу, пригибаясь, с яркого света в прохладную темноту дома. Снимаю все вещи XXI века и переодеваюсь в одежду мира прошлого. Оставляю только крест наперсный. В полумраке оставляю современность и обретаю прошлое, облачаясь в вещи, говорящие языком Средневековья. И после снова перехожу через низкую дверь с высоким порогом к яркому свету дня.

Когда закроешь дверь, темнота поглощает помещение, и слабые нити света льются через слуховое окно в жило. Через некоторое время глаза привыкают к освещённости помещения, и начинают проступать оттенки серого. Линии стен, полок под крышей, полати и очаг. Удивительно, но видно всё значительно лучше, чем при открытой двери. Я понял! Правильно смотреть на это жилище именно в полутьме, при рассеянном свете из оконца.

Первое, что нужно было сделать — перемолоть зерно и испечь хлеб. Хлеб всему голова. Помол зерна — это очень тяжелая работа. Пока сам не попробуешь — не поймёшь.
Сначала касаюсь округло-гладкого ребра жернова кончиками пальцев, затем, прижав к каменной поверхности правую ладонь, толкаю каменный круг по деревянному стержню. Слышен шелест перемалываемого зерна. Камень тяжёлый, его толкает правая рука, а левая продолжает движение. Под весом жернова в движении задействована сила всего тела. Поясница и ноги, плечи и торс продолжают движение камня. Перемалываю одну горсть зерна несколько раз, среди кусочков зёрен появляется мука крупной формации, как соль. Пот застилает глаза, я не жду, пока одна мера превратится в муку, а насыпаю в отверстие новые горсти зерна. Запуская руку в мешок с зерном, хочется взять горсть соломенно-жёлтых зернышек и просеять их мелким водопадом сквозь пальцы. От ощущения зёрен в ладони приятно и тепло, радость предков-земледельцев передаётся мне в этот миг.
Из получившейся муки с отрубями, смешанной с яйцом, я лепил маленькие лепёшки и пёк их в очаге на плоском камне. Каждый хлебец диаметром с указательный палец. Резал маленьким лезвием хлебцы и ел, запивая колодезной водой. Жевать нужно долго. В этом хлебе нет ничего лишнего, даже соли. Он очень сытный: двух лепёшек мне хватило на завтрак. Ощущение неповторимое — есть хлеб из муки, которую сам перемолол на жерновах а потом сам испёк в очаге.

Ходота стал учить меня, как разводить огонь кресалом. Это для меня оказалось очень сложно. Результатом моего упорства стали обожжённые пальцы и прожжённые штаны. Штаны горели лучше, чем трут. В одной руке кремень, в другой — кресало. Кресалом бьют по кромке кремня, и в стороны разлетается пучок жёлтых искр. Они должны попасть на сухую ткань — трут. Трут начинает тлеть от искры. Пока искра не погасла, её нужно раздуть. Когда ткань разгорится, от неё разжигают костер. Чтобы это все осуществить, нужно долго тренироваться. Огонь — это жизнь, поддержание огня — условие выживания.

В углу двора — костровище с деревянной треногой, окружённое камней. Ходота предложил сварить хлёбово. На хуторе есть живность: серая широкобокая гусыня и три поджарые белые курицы. Поселили мы живность в одну из клетей. Ходота зарубил курицу, я ощипал и выпотрошил. После того как окунул тушку в кипящую воду, перья ощипывались легко. Мяса очень мало, крестьянин X века никогда бы, думаю, эту курицу не зарубил. От живой курицы пользы намного больше, она ведь яйца несёт.
Повесил над костром на треногу закопчённый большой котел. Увидев такой котел, сразу представляешь ватагу дружинников, сидящих вокруг и по очереди черпающих хлёбово резными ложками. Для сытности добавил в хлёбово чечевицу и разбил два яйца, порезал лучку. Кипятил похлёбку долго, выкипела почти половина котла. Похлебка получилась сытная. Наварил человек на семь, пришлось оставить. Видно, Ходота не хотел, чтобы я остался голодным.
После обеда я сидел на завалинке, думал, слушал, дышал. Птичка свила гнездо в соломенной крыше. Поминутно она то улетала с щебетом в сторону леса, то возвращалась, просовывалась в щель между слоями соломы и кормила птенцов.

Низкая квадратная дверь скрипит, открываясь. Низко склоняясь, я будто кланяюсь этому дому и вхожу в жило. У стены напротив двери — полати от стены до стены. На полатях овчина. Под потолком на стенах полки. Прямо над головой чёрные от копоти балки потолка. А в середине — сердце дома, глиняный очаг. Весь дом — это оболочка очага.
Стоит разжечь очаг, и клеть наполняется плотным дымом, который стелется выше пояса и поднимается к потолку. Дышать, стоя в полный рост, невозможно. Дом не протоплен, если протопить как следует, думаю, едкий дым ушёл бы наружу. Мне приходится ползком выбираться на улицу.
Этот дом не приспособлен для постоянного пребывания. Человек в прошлом, видимо, мало времени проводил в доме. В клети проводятся краткие часы отдыха, а весь труд проходит на улице. А ещё в этом доме нет стола. Интересно, действительно в X веке в жилище не было стола?

Вечерело. Для развлечения стал учиться бросать сулицы. Мишенью был стог сена напротив дома. Ходота показал технику броска. Но смотреть — это одно, а сделать самому — совсем другое.
Взвешивая древко, находишь точку равновесия, держишь древко пальцами руки, не пережимая, но и не дожимая. Отводишь руку с сулицей, при этом важно, чтобы наконечник постоянно смотрел в цель. Чуть приседаешь и сокращением мышц руки, спины и ног направляешь сулицу в цель.
У меня в точку попадала примерно каждая десятая сулица. Вместо того, чтобы бросать сулицу прямо, у меня обычно получалось бросать навесом.

Перетаскал всю утварь в дом, пока было светло. С улицы меня прогнали комары, да и стало темнеть. Натаскал на полати сена, покрыл его овчиной. Когда совсем стемнело, Ходота принёс масла для светца (лампы) и показал, как его разжечь и как подтягивать фитиль.
Я не могу представить эту клеть освещённой электрическим светом. Увидеть это жильё в мягком свете масляного светца — неповторимо. Я пишу эти слова при свете электрической лампы. Современные люди не умеют ценить свет. Свет маслянного светильника расходится мягкими волнами, накатывающими на тёмные границы бревенчатых стен. Глаз начинает ценить каждую каплю света, выхватывая и лаская очертания предметов, рисующихся в рассеянной светом ночной темноте.
В клети пахнет сеном и дымом очага. Оконце открыто, но комары не налетели. Видимо, дым отпугивает их. Хотя очаг потух несколько часов назад, в клети тепло.
Задул светильник. Темно так, что тонкая щёлка между дверью и косяком светится серой точкой в темноте, хотя на дворе ночь. На улице светлее, чем в клети, и щёлочка горит яркой точкой в темноте. Вглядываюсь в темноту и понимаю, что вижу намного больше, чем можно было бы подумать. Вдыхая запах овчины, на которой лежу, я проваливаюсь в сон.

Путь в прошлое открыт, Древняя Русь ждёт вас!
За подробностями пишите на anna@ratobor.com