Революция неолита

Когда были построены первые мегалиты в истории человечества? Верны ли наши представления о переходе от первобытности к цивилизации? Каким уровнем организации и культуры должны были обладать общества охотников и собирателей, чтобы построить «храмы» Гёбекли-Тепе?

Мы публикуем стенограмму эфира дружественного проекта Родина слонов c кандидатом исторических наук, доцентом кафедры зарубежной истории Воронежского Государственного Педагогического Университета Татьяной Владимировной Корниенко.

Михаил Родин: Мы назвали программу «Революция неолита»: это очень важная проблема, потому что сейчас в исторической науке происходит очередная революция. Всем знакомо такое понятие, как «неолитическая революция» – это один из важнейших переломных этапов истории человечества. И вот сейчас, благодаря открытию нескольких памятников, мы переживаем этот момент слома эпохи, потому что заново переосмысливаем то, как человек перешел из первобытного (так, упрощая) состояния в состояние цивилизации. Мы сегодня будем говорить о Гёбекли-Тепе, об этом уникальном памятнике. Вкратце сразу скажу, чтобы все понимали, это достаточно большое мегалитическое сооружение, чем-то похожее на Стоунхендж в Англии, размерами, может быть, если и уступающее ему, но не сильно. Самое главное и парадоксальное в ситуации то, что оно построено практически в древнем каменном веке, на рубеже палеолита и неолита – это 11-е тысячелетие, если мне память не изменяет?

Татьяна Корниенко: Конец 11-го, 10-е, начало 8-го тысячелетия до нашей эры.

Михаил Родин: То есть люди не знали еще даже металлов. Собственно, в чем революционность ситуации – в том, как мы раньше представляли себе вот этот переход от палеолита к неолиту. В чем, собственно, вот это «фишка» неолитическая?

Татьяна Корниенко: Все-таки сделаю небольшое уточнение: полировать камни уже научились, и замечательно: искусные чаши и другие изделия создавали из камней, если мы говорим конкретно о времени 11-го и 8-го тысячелетий до нашей эры. Не была еще известна керамика – да; это действительно докерамическое время. Говоря же о революции неолита и тех знаниях, которые позволили как-то принять, усвоить и понять открытие Гёбекли-Тепе… ну, наверное, все равно два слова нужно сказать о термине «неолитическая революция». Вир Гордон Чайлд, который пытался понять истоки цивилизации в Европе, обратил внимание на Ближний Восток, и в 20–40-е гг. издал свои замечательные работы, в которых теоретически вычислил и предположил, что все-таки производящее хозяйство, оседлость и истоки цивилизации приходят в Европу с Ближнего Востока. Первоначально, в работах 20-х гг., он видел очаг неолита в Древнем Египте, но уже при жизни самого Чайлда, к 40-м гг., памятники Ближнего Востока (на территории Ирака, в частности, северного Ирака, на территории Восточного Средиземноморья) показали, что именно эта зона раньше дает оседлость и доместикацию: поселения возникают там раньше, чем в Древнем Египте. Уже в переиздании книги «Man makes himself» («Человек делает сам себя»), в 40-х гг., в конце жизни Чайлд обращает внимание на этот район – на зону плодородного полумесяца. Зона плодородного полумесяца – это тоже важное понятие для нашей сегодняшней темы. Впервые ввел его, кстати говоря, американский египтолог Брэстед в своей работе 1906–1907 гг.

Зона плодородного полумесяца охватывает территории Восточного Средиземноморья, юго-восточную Турцию, далее – северный Ирак, северный Иран, то есть предгорья Тавра и Загроса. Еще в 80-х годах XIX века биологами было высказано предположение, что как раз там находится зона первичного перехода к доместикации. Наш выдающийся ученый Николай Иванович Вавилов своими экспедициями 20х гг. XX века, в которых он собирал материал, доказал, что действительно предковые растения, которые потом будут доместицированы (или были доместицированы), произрастают в этой зоне плодородного полумесяца. Вавилов в своих работах включает эту территорию в зону первичной доместикации; причем подобные экспедиции он проводит по всему миру, и работы он писал по всем этим результатам. Вообще сейчас все исследователи и археологи понимают условность самого понятия неолита, которое казалось для XIX века (и даже для части XX века) вполне подходящим. Неолит – это комплекс каких-то черт, характеристик, которые предполагают переход к доместикации, к оседлости, к керамике (раньше это считалось одной из ярких черт неолита), к определенным видам каменных орудий, в том числе пластинчатых (серпам, например) и ряда других характеристик и традиций домостроительства.

Сейчас делают очень интересные сравнительные исследования из разных очагов происхождения цивилизации; для Старого Света их выделяют четыре, если цивилизациями называть города-государства и первые государства: это Индия, Китай, Месопотамия и Египет. В данном случае тут очень важна как раз зона Леванта – это Восточное Средиземноморье и зона северной Месопотамии – здесь с керамикой протонеолит уже встречен. Керамика в ранних тысячелетиях (которые уже определяются жестко как неолит) встречается в юго-восточной и восточной Азии – это территория Китая и Японии. А на Ближнем Востоке мы сталкиваемся с таким феноменом, как докерамический неолит, что ну очень удивительно для некоторых историков (не археологов и не неолитчиков). Самое интересное, что даже на научных конференциях с этим сталкиваешься: «как, и докерамический неолит существует?»…

Михаил Родин: Это очень усложняет структуру. Казалось бы, как раз появление керамики –один из признаков неолита.

Татьяна Корниенко: Такой слой был открыт в Тель-ас-Султане. Это Иерихон, известный библейский город, поселение, которое, в общем-то, и сейчас обитаемо, но его археологическое название – Тель-ас-Султан. Вот этот слой докерамического неолита был открыт при раскопках Кэтлин Кеньон; в 50–60-х гг. она впервые озвучила, что дошла до ранних поселенческих слоев и открыла период докерамического неолита («pre-pottery neolithic»). Это вызвало серьезную реакцию непонимания и недоверия, но по прошествии десятилетий термин вошел в обиход ближневосточников.

Михаил Родин: А как датируется этот слой?

Татьяна Корниенко: : А это как раз на сегодняшний день оценивается как 10–8 тысячелетие. С датировками тоже интересная история, потому что Чайлд в своих работах для самого древнего неолита называл 6-е тысячелетие до нашей эры. Но это понятно: в 20–40-е гг. XX века и в середине XX века археологи берут на вооружение метод радиокарбонной датировки. Сам Чайлд уже понимал, что за естественными науками будут новые открытия: эти радиокарбонные датировки позволили, по крайней мере, делать какие-то попытки к ним. Когда сам метод был открыт, это вызвало всеобщее ликование, и Чайлд, приезжая в Советский Союз, рекомендовал советским, особенно молодым, археологам, изучать естественные науки, вникать во все эти методы и пользоваться ими. Потому что казалось, что этот метод радиоуглеродного датирования снимет все наши вопросы по древним периодам и приведет нас к абсолютной хронологии… понятно, что не тут-то было, и потом приходилось проводить очень много корреляций, и для каждой местности они были своими.

В результате на тот момент предполагалось, что самый ранний неолит – это 6-е тысячелетие до нашей эры (для того времени это «ничего себе, такие древние памятники!»). В настоящее время ранний палеолит, рубеж эпипалеолита (переход от палеолита к раннему неолиту) определяют как 10-е тысячелетие до нашей эры – то есть корректировки в абсолютной хронологии возможны. Проверять вот эту теорию, эту гипотезу, прекрасно выстроенную Чайлдом, который обладал замечательной интуицией, начинает Роберт Брейдвуд, американский археолог из Восточного Института Чикагского Университета.

Первые свои раскопки в зоне плодородного полумесяца он начинает проводить в 1947 году. Кого что волновало в это время – кто восстанавливал страны, у кого-то холодная война началась, кто-то боролся за провозглашение независимости Израиля или же за невозможность такого провозглашения. И прочие, и прочие вопросы в 1947 году волновали отдельные страны и отдельных людей… а у Роберта Брейдвуда была задача: подтвердить или опровергнуть вот эту теорию Чайлда. Замечательно, что это, конечно, была очень амбициозная, очень сложная задача с затратой больших усилий, которой он фактически посвятил свою жизнь – он и его жена, соратница и участница всех его экспедиций Линда Брейдвуд (в 2003 году они ушли из жизни, и весь мир ближневосточных археологов ощутил эту утрату). На протяжении десятилетий сам Брейдвуд и его ученики и соратники проводили работы в зоне плодородного полумесяца – а это огромная территория, расположенная в нескольких странах. И стран, прямо скажем, не самых спокойных, хотя случались там и десятилетия затишья.

Надо, наверное, назвать также людей и университеты, которые поддержали Брейдвуда и подключились к этой работе. С 1964 года чикагский и стамбульский университеты начинают совместную работу по исследованию юго-восточных районов Турции; прежде всего это профессор стамбульского университета Халид Чамбл. Надо вспомнить также историю нашей археологии: с конца 60-х гг. начинает свою работу в Ираке первая экспедиция в Месопотамии под руководством Рауфа Магометовича Мунчаева. В ее составе работали Николай Яковлевич Мерперт, Николай Оттович Бадер, Валерий Иванович Гуляев и ряд других советских археологов. Как раз ими на протяжении нескольких десятилетий исследовалась целая серия памятников докерамического неолита – сначала в Ираке, потом в Сирии, куда были перенесены раскопки (из-за неспокойных политических событий на Ближнем Востоке). Советская экспедиция (Николай Оттович Бадер с командой археологов) раскапывала Тель-Макзалию, Кетлин Кеньон – Иерихон, Брейдвуд и Чамбл – Чайоню-Тепеси.

Все эти памятники дают свидетельства, мимо которых нельзя пройти: они показывают наличие прекрасной архитектуры для времени, когда керамика была еще неизвестна. Но здесь проявляется уже планировка поселений, оборонительной стены, башни… Сам Иерихон, например, для докерамического неолита был достаточно крупным поселением. Вообще крупные поселения докерамического неолита, где проживало от нескольких сот до нескольких тысяч человек одновременно (а это Левант, северная Месопотамия), лучше исследованы, чем, допустим, территория Ирана.

Михаил Родин: То есть это можно уже городом назвать, хотя керамики еще там не было.

Татьяна Корниенко: Вот! Конечно же, такие сенсационные заявления о городах в неолите прозвучали. Первым городом в неолите активно называли Иерихон: во-первых, это само по себе название очень приятное, запоминающееся, всем известное по Библии, а во-вторых, именно там раскопки Кетлин Кеньон дали совершенно новые для столь раннего периода представления: это существование докерамического неолита, что потом подтвердилось, и архитектура – оборонительные стены и башни.

Михаил Родин: Насколько я понимаю, очень долго это был спорный вопрос: вот эти стены вокруг Иерихона и башня – они действительно имели оборонительное значение? Или какую-то культовую роль играли, или были еще чем-то? Сейчас с этим определились?

Татьяна Корниенко: До того времени, о котором мы говорим, конечно, все общественные постройки имели сакральное значение. Но, естественно, также и оборонительное. В частности, мы говорим о докерамическом неолите Иерихона: эти стены, во-первых, обозначали границы поселения во всех отношениях, во-вторых, защищали не только от набегов врагов, но и животных, и ветров… В общем-то на территории Палестины не самая приятная погода – я имею в виду осень и весну. Так что да, это и сакральная символика, но прежде всего это просто границы поселения. Вообще не для всех, естественно, памятников докерамического неолита характерны вот эти оборонительные стены, но касательно Тель-Макзалии, например, тоже исследованы и изданы материалы о таких оборонительных стенах.

Я не сказала еще про одни важные свидетельства этого раннего периода, которые в том числе встретились уже при раскопках Иерихона: это символический объект, удивительный как раз и для Палестины, и конкретно для Тель-ас-Султана в докерамическое время. Это так называемые моделированные черепа: черепа умерших после нескольких манипуляций (высушивания, очищения от мягких тканей и того, что от них осталось) покрывали пластической обмазкой, штукатурили, вставляли в глазницы раковины и потом эти черепа использовали какое-то время как культовые предметы. Затем эти черепа помещали в тайники или специальные места, то есть как-то захоранивали после использования. Помимо моделированных черепов в Иерихоне уже были встречены полнофигурные статуи на основе связок соломы, тоже обмазанные, с прорисованными лицами, но они были в плохом состоянии, плюс к этим находкам археологи не были готовы, и опубликованы они будут чуть позже. Но это была сенсация.

Очередной сенсацией неолита становится Чатал-Хююк. Это немножечко в сторону от нашего региона (в Малой Азии), это чуть позже и это совсем другая структура поселения, но это также неолитический памятник. Джеймс Мелларт показал нам потрясающую символику Чатал-Хююка с рельефными росписями стен, с инсталляциями в помещениях, в которых участвовали черепа с рогами крупных животных, фрески с сюжетными картинами… Первой реакцией общественности (и научной, и широкой) было либо недоверие, либо убежденность в том, что это огромное открытие чего-то неизвестного, что надо изучать. Как подтвердят следующие десятилетия, это была не подделка и не какой-то миф, это было все-таки открытие.

Михаил Родин: А можете в двух словах объяснить, чем был вызван шок археологов? Что не так в этих находках?

Татьяна Корниенко: В этих находках все не так. Когда Роберт Брейдвуд в 1947 году начинал свою подвижническую работу, исследователи так и писали в своих дневниках – понятно, что мы найдем остатки очень примитивных жилищ, очень примитивных поселений, понятно, что никто это не оценит, ведь ценится то, что выставляется в музеях, это всем известно, есть очень выигрышные находки из золота, из мрамора, и прочее, и прочее… а что можно найти у людей, которые только переходили к оседлости?..

Михаил Родин: … то есть только-только научились выращивать зерно.

Татьяна Корниенко: Они хотели поймать тот момент, когда (и как) люди перешли к оседлому образу жизни, к производящей экономике, и, конечно, они не ожидали увидеть какие-то храмовые комплексы, какие-то невероятные рельефы, какие-то невероятные мозаичные полы так называемые, какие-то инсталляции…

Михаил Родин: А все это свидетельствует о сложном устройстве общества, потому что ведь это же все нужно организовывать, всю эту работу.

Татьяна Корниенко: Да. И никто таких находок не ожидал – ни в середине или в начале XX века, ни в 60–70 гг. и даже в 80 гг. XX века. Но какие-то первые звоночки были, как я привела примеры с Тель-ас-Султаном, с Иерихоном, с Чатал-Хююком – эти старые памятники уже были открыты и начали активно обсуждаться.

Михаил Родин: Можете в двух словах описать вот эту схему, которая сломалась: вот как раньше представляли себе теоретики истории то, как происходил переход от палеолита к неолиту? Что там произошло и что из чего следовало?

Татьяна Корниенко: Это представлялось, во-первых, в несколько более позднем времени, я его называла: 6-е, самое раннее, наверное, 7-е тысячелетие до нашей эры. Во-вторых, это представлялось как борьба за выживание, соответственно рисовались бедные поселения, примитивные жилища. Сам Чайлд, кстати говоря, не верил в какую-то общую неолитическую культуру, не верил, что у людей неолита была религия, тем более не верил, что была какая символика. Но ученые как раз и отличаются от людей, которые любят порассуждать о науке, тем, что никаких заключений они не делают: они могут делать предположения и промежуточные выводы. Но все это еще изучалось, и проблема в том, что и сами памятники еще только изучались.

Михаил Родин: Какие новые открытия в буквально последние десятилетия XX века сделали археологи на Ближнем Востоке?

Татьяна Корниенко: Если обратиться к истории открытий, то в целом раскопки Ближнего Востока ретроспективно открывают историю. Первыми яркими памятниками, которые начали исследовать европейские ученые еще со времен экспедиций Наполеона, были древние цивилизации с письменностью, с городами. Потом эти исследования активно продолжают удревняться. А вот для того, что мы называем неолитом, и дальше ранним неолитом, то уже массовый материал археологам дает вторая половина XX века. Это материал, нужный для понимания того, что происходило в данном регионе в период перехода от общества охотников и собирателей к долговременным поселениям коллективов, которые свои экономические стратегии выстраивали на выращивании зерна и разведении домашних животных.

Многое в археологии зависит, конечно же, от политики и экономики. Как раз в 60–70 годы XX века рядом ближневосточных государств начинаются масштабные проекты по созданию водохранилищ: это, например, Египет и Асуанская плотина. Но нас интересуют больше Сирия и Турция, и как раз Ирак. Соответственно, перед строительством любых масштабных сооружений во всех странах, в том числе и на Ближнем Востоке, должны были быть проведены спасательные работы, тем более, что археологическое наследие этих стран касалось не только их, но и вообще всего мира.

И как раз в 60–70 годы перед строительством плотин в Сирии начинают активно проводить раскопки и привлекают, прежде всего, французских ученых. Это понятно: Сирия некоторое время было подмандатной территорией Франции. Участвуют в исследованиях и ученые других стран: например, немцы подключаются к раскопкам Мурейбета и ряда других памятников, которые раскапывались французами. Присоединяется к проекту и юго-восточная Турция, мы говорили об этом – Брейдвуд и Чамбл, которые возглавляли экспедиции; советские ученые также включаются в раскопки на территории Ирака. То есть у этих памятников появляется определенный «фон».

Знаковым моментом в нашей истории является выход книги Жака Ковена в 1994 году, название которой в переводе будет звучать как «Рождение божеств, рождение земледелия», о революции символов в неолите. В ней глава французской ближневосточной археологии Жак Ковен, собрав огромный материал, доступный на тот момент из исследований в зоне плодородного полумесяца, проанализировав его, сопоставив с другими источниками, проводит мысль о том, что первичными были не изменения в экономике, а изменения в общественном и индивидуальном сознании людей. И это археологически фиксируется символикой в архитектуре, в скульптуре, в процарапанных, в прорисованных изображениях, которые действительно уже и по тем материалам (до 90-х гг.) показывали, что качественный переворот происходит в сознании. И по Ковену, и по тем материалам, которые на тот момент были изучены и опубликованы, этот переворот наступил раньше, чем поменялись экономические стратегии. То есть это было общество охотников и собирателей.

Михаил Родин: При марксистско-ленинском подходе мы привыкли к тому, что сначала охотники и собиратели случайно научились выращивать какие-то злаковые, одомашнили животных, у них появился прибавочный продукт, из-за этого произошло экономическое разделение, неравномерное распределение доходов, отсюда появилась государственность, религия в том числе, вот эти постройки… и тут получается, что не так.

Татьяна Корниенко: Все не так. Надо сказать, что Жак Ковен – левантоцентрист, то есть первые сдвиги в сознании, а потом в экономике, он видел в Леванте. Затем, по его мнению, все эти веяния распространялись на соседние территории, в том числе на северную Месопотамию, в том числе на Анатолию (это вот тот самый Чатал-Хююк) и прочие памятники. Он представил такую концепцию: неоднозначную, конечно, и по ней начинается дискуссия…

Михаил Родин: … прошу заметить, это 1994 год – то есть буквально вчера…

Татьяна Корниенко: … причем дискуссия начинается не в широкой общественности, а в узких научных кругах.

Михаил Родин: В школьных учебниках этого нет в принципе. Впрочем, в учебниках этого до сих пор нет.

Татьяна Корниенко: Для раннего неолита Ковен вводит такое понятие, как «революция символов», и он выдвигает теорию (и пытается ее доказать имеющимися материалами) о том, что революция в сознании происходит раньше, чем революция в экономике.

1994 год для нас знаковый, потому что как раз повторное открытие (потом расскажу, почему повторное) Гёбекли-Тепе происходит в 1994 году, и осуществляется это открытие Клаусом Шмидтом и Михаэлем Моршем в период их разведки. Немцы давным-давно подключились к проекту по исследованию юго-восточной Турции и закрепились там. И они (Морш и Клаус Шмидт) забрались в горы, поскольку местные жители рассказали, что есть такое место, где встречается много кремня, который интересует вот этих странных европейцев, которые там копаются. Было маловероятно, что в этих горах есть что-то стоящее, поскольку место было удалено от источников воды.

Михаил Родин: Неудобное место для поселения, да?

Татьяна Корниенко: Нетипичное место для поселения… но они пошли проверить, насколько все это серьезно. И действительно, они вышли на территорию, которая известна как нестандартный выдающийся памятник раннего неолита, как межрегиональный культовый комплекс Гёбекли-Тепе, который находится на 800 метров выше соседней долины Харран. Он располагается в очень пригодных для жизни условиях, занимает приблизительно 9 гектаров и состоит из мегалитических сооружений. На сегодняшний день там выделяют три основных слоя.

С 1995 года начинаются первые разведочные работы. Когда эти работы подтверждают, что это грандиозный памятник с символами, высеченными на мегалитических камнях, Т-образных стелах, которые были частями круглоплановых построек, то эти раскопки становятся отдельным проектом Гёбекли-Тепе, который успешно продолжается до сих пор – вот уже 20 лет. Конечно, он уже вышел за рамки обсуждения в научном сообществе, и, насколько я знаю, телеканал «Культура» неоднократно показывал фильм о раскопках Гёбекли-Тепе. Но, что хотелось бы подчеркнуть, этот памятник был повторно открыт Шмидтом и Моршем, потому что в обзорных отчетах о разведке 1963 года (как раз тогда, когда Чамбл и Брейдвуд исследовали юго-восточную Турцию и начали с разведок территории) этот памятник был зафиксирован Питером Бенедиктом, который осуществлял эти раскопки. На поверхности были кремневые орудия, как раз характерные для раннего неолита, и памятник был зафиксирован как ранненеолитический, но Питер Бенедикт написал, что там находится кладбище. Судя по всему, Бенедикт назвал кладбищем те самые обработанные глыбы, которые он не мог, будучи профессиональным археологом, тем не менее, соотнести с теми кремниевыми и обсидиановыми орудиями, которые лежали на поверхности.

Михаил Родин: То есть он не понял, что это явления одного времени.

Татьяна Корниенко: Да. А кладбище для археологического памятника в мусульманской культуре – это приблизительно равно приговору, потому что на мусульманских кладбищах раскопки не проводят.

Михаил Родин: Давайте опишем Гёбекли-Тепе. Что это такое – это же комплекс, это даже не один храм, это несколько храмов? Как они выглядят и чем отличаются друг от друга? Как они устроены?

Татьяна Корниенко: По территории это 9 гектар. Это основная площадь памятника, но есть еще и так называемые скальные храмы – в окрестностях Гёбекли-Тепе в скалах находятся похожие конструкции. Сам памятник на сегодняшний день выглядит как возвышенность до 15–20 метров с впадинами. То есть это как раз круглоплановые (в нижнем слое) и прямоугольные (уже во втором и третьем слоях) постройки. Из них самые выразительные, монументальные и поражающие воображение (не только обывателя, но и, как мы видим, археологов), располагаются в нижнем слое. Там находится круглоплановое сооружение диаметром 10–20 метров, по этому диаметру расположены каменные столбы Т-образной формы, на которые часто нанесены рельефы, прежде всего зооморфные символы. Змеи – очень часто встречаемый объект; изображаются и другие рептилии. Водоплавающие птицы – еще один сильно излюбленный мотив. Абстрактные знаки тоже изображаются, причем, опять же, в определенных местах.

Михаил Родин: Эти стелы, насколько понимаю, все метра четыре примерно, и они все высечены из каменного монолита?

Татьяна Корниенко: Из монолита, да. По периметру располагается, как правило, больше десяти этих стел, и, как правило, в центре две наиболее выдающиеся стелы, которые выше и в целом больше, чем те, которые их окружают в нижнем слое. Мы сейчас говорим о третьем слое, более древнем, там стелы по три с лишним метров, как правило, а те, которые по центру – пять и более метров. Но встречаются стелы – в частности, в каменоломне, которая не была перенесена – и до семи метров высотой. Это самая большая стела на сегодняшний день, весит она 50 тонн. Вопрос о том, как это транспортировалось, как делались эти рельефы на известняке, как это все строилось – это отдельное направление исследований.

Сами сооружения придерживаются одного образца, но они и различаются конкретными каким-то деталями, и, прежде всего, рельефами, украшениями этих Т-образных стел. Надо сказать, что Гёбекли-Тепе не единственный, и даже не первый памятник, где встречены на эти Т-образные стелы.

Михаил Родин: Они, насколько понимаю антропоморфны. То есть Шмидт предположил, что это изображение стоящего человека.

Татьяна Корниенко: Первым предположил, что это изображение человека, не Шмидт, а Харальд Хауптман, в отряде которого как раз работал Клаус Шмидт, когда пошел на разведку. Хауптман на тот момент раскапывал со своими коллегами Невалы-Чори в юго-восточной Турции – это еще один памятник, который (как направление, начатое Брейдвудом и его коллегами) раскапывается с конца 70-х годов, особенно активно – в 80-м.

Невалы-Чори – это обычное поселение: там встречаются типичные для того периода, pre-pottery neolithic b, дома – прямоугольные, многокомнатные. Была интересная история, что в этом же районе, где проводились раскопки этого поселения, немного в стороне, были какие-то известняковые блоки, и между собой немецкие археологи их называли «римская могила». Они понимали, что это не совсем то время, и что это не их материал. Шутили, что там даже какой-то столб использовали уже под свои нужды – как репер.

Михаил Родин: А потом раскопали и поняли, что он уходит вглубь, уходит и уходит…

Татьяна Корниенко: А в 87 году кого-то осенило, что, может, как-то одно с другим связано, и нужно попробовать это исследовать. Самое поразительное, что это оказался культовый объект, здание, которое несколько раз восстанавливалась: там прослеживаются три периода его существования и перестройки, которая было связана с обычным поселением, находящимся рядом. И вот на этом памятнике как раз были встречены первые, по той же схеме расположенные Т-образные столбы, которые в рельефе показывали ручки, сложенные в локтях, на боках, и ладони у этих антропоморфов лежали на животе. Сами вот эти Т-образные вершины рассматриваются как головы антропоморфов, причем у них выделяются лицевая часть и затылочная (которая больше, чем лицевая часть). Но они изображены очень условно.

Михаил Родин: Хочу финализировать: вот смотрите, получается, Гёбекли-Тепе – доказательство того, что в течение нескольких тысячелетий на одном и том же месте еще охотники и собиратели до момента перехода к земледелию и скотоводству строили большие храмы. Видимо, для их постройки необходимо было привлекать большое количество ресурсов – в том числе человеческих и экономических. Надо было кормить этих строителей, надо было обеспечивать их материалом – все это сложная организация. Что вот еще мы можем вынести – по религии, по культуре? Что там происходило? Какие выводы можно делать из того, что мы видим?

Татьяна Корниенко: Во-первых, символы Гёбекли-Тепе, начиная с Т-образных монолитов и самих этих построек, встречаются в концентрированном виде на территории юго-восточной Турция – это Шанлыурфа, Газиантеп и Диярбакыр (это соседние провинции но, прежде всего, вокруг провинции Шанлыурфа), а также на территории северной Сирии. Эта символика – не только постройки или Т-образные столбы; это также изображения, каменные пестики и отполированные чаши, на поверхностях которых прочерчена символика, это небольшие так называемые «фишки», которые исполнялись в разных формах.

Во-вторых, вы сказали про «охотников и собирателей до перехода к земледелию». Сам процесс перехода к земледелию – в частности, на Ближнем Востоке, – судя по всему, проходил не в течение нескольких столетий, а в течение нескольких тысячелетий. Как раз сейчас есть некоторые основания говорить о том, что те племена, которые участвовали в постройке Гёбекли-Тепе (по крайней мере, некоторые из этих коллективов), уже производили эксперименты с доместикацией и растений, и животных. То есть там, очевидно, участвовало население и охотников и собирателей, и тех, кто пытался уже выращивать животных и как-то манипулировать с растениями.
По поводу термина «храм». Я бы тоже его взяла в кавычки. То есть, когда мы пишем, мы его берем в кавычки; есть и другой вариант – «комплекс специальных сооружений» или «культовое сооружение», потому что в своей эволюции вот эти культовые сооружения тоже проходили такой этап. Конечно, это не совсем то, что храм в Древнем Египте, и не наш храм.

Стоит обратить внимание на термин, введенный Жаком Ковеном; кстати, французы вообще настаивают на том, что следует говорить не «неолитическая эволюция», а «процесс неолитизации» (и они уже ввели это в наш терминологический аппарат), потому что революция предполагает быстрое, резкое изменение, а процесс неолитизации длился даже не столетиями, а тысячелетиями. И Ковен совершенно верно обратил внимание на аспект революции в сознании. С выводами касательно того, что и насколько опережало одно другое, я бы призвала не торопиться. Думаю, что это отдельные характеристики одного и того же процесса, которые проживало население зоны северной Месопотамии и Леванта (который исследован лучше).

Параллельно приходили и попытки установить взаимоотношения: впервые люди долговременно жили на одной и той же территории. Дело в том, что в эпоху изменения климата (ее связывают с началом голоцена; это как раз 14–10 тысячелетия) как раз зона плодородного полумесяца, располагающаяся на стыке лесов и степей, была очень благоприятной в плане разнообразия животных и растений. Очевидно, это привлекало многие коллективы, и людям впервые приходилось учиться жить совместно на одной территории длительное время. И вот эти символы, идеология и такие общественные религии и культовые центры способствовали адаптации людей к новым условиям совместного проживания на одной территории.

Михаил Родин: То есть получается, что благодаря Гёбекли-Тепе мы узнаем о том, что вот эти общественные отношения уже были гораздо сложнее еще в начале неолита, чем нам раньше казалось?

Татьяна Корниенко: Безусловно. Конечно, мы не будем выдергивать Гёбекли-Тепе из общего контекста: то есть понять этот памятник можно, только привлекая все остальные материалы, и рассматривая его в контексте с другими памятниками, причем Гёбекли-Тепе нам показывает, что это общество не было выстроено по принципу пирамиды. Это был все-таки союз племен.

Михаил Родин: И, насколько я понимаю, работы еще очень много, для того чтобы окончательно осознать и понять, что ты что же там произошло.

Татьяна Корниенко: Конечно. Мы еще только в начале пути.